Дворянин в еврействе

Вадим Царедворский был гордостью своих родителей. Умненький и хорошо воспитанный, он всегда обращал на себя внимание утонченными манерами и особым собственным взглядом на все происходящее. Школьные предметы давались ему легко, без особых усилий. Вадим участвовал в разных олимпиадах и считался одним из лучших учеников школы.
Единственным предметом, который не давался Вадиму, была физкультура. Долговязый, слегка сутулый, он никак не мог одолеть деревянного коня и с трудом подтягивался на турнике пару раз. Учитель физкультуры ворчал, но снисходительно ставил этому нелепому юноше четверки, справедливо полагая, что каждому свое.
Единственный сын вполне успешных и интеллигентных родителей, Вадик с детства жил вполне обеспеченной жизнью в прекрасном городе Ленинграде. Папа, ученый-физик, доктор наук, без пяти минут академик, руководил лабораторией в одном из Ленинградских НИИ. Мама, утонченная интеллигентная дама, вращалась в литературных кругах. Когда-то она сама пыталась писать повести и романы, но творения у нее получались слишком красивыми и надуманными. Так, слесарь завода «Большевик» витиевато рассуждал о роли Маяковского в истории революционного движения, а его подруга, простая ткачиха, ночами читала ему стихи Есенина и Пастернака.
— Какой, к чертям, Пастернак, о плане он должен думать, о плане, — говорила ей подруга, редактор толстого литературного журнала, — и вообще, не пиши о том, чего не знаешь.
Вот тогда и появился на свет толстый трехтомный роман о жизни интеллигенции в России. Роман коллегами был признан талантливым, но высокая партийная комиссия посчитала его аполитичным и в печать не пустила. Мама Вадика со слезами на глазах положила его на дальнюю полку и ушла в литературные критики. Свои литературоведческие статьи писала она в присущей ей манере — мягко и тактично, и писатели, особенно молодые, очень ее за это уважали.
Семейный спор между физиками и лириками в семье Царедворских о будущем отпрыска закончился победой практичного отца-физика, и Вадик поступил в Ленинградский политехнический институт.
Будущее у Вадима казалось предсказуемым и безоблачным. Институт, аспирантура, карьера ученого-физика. Отец уже заранее подготовил сыну место в своем НИИ и даже определил тему для будущей диссертации.
Еще с ними жила бабушка Рита. Бабушке недавно исполнилось шестьдесят, но ее энергии и здоровью могли позавидовать многие молодые, а потому бабушка категорически требовала, чтобы ее в семье называли просто Рита. Небольшого роста, худощавая от природы, Рита большую часть времени проживала на семейной даче недалеко от города, где у нее было оборудованное по всем правилам хозяйство. Яблочный садик, клубничные грядки, парочка теплиц. В последнее время Рита занялась выращиванием цветов, которые она удачно продавала на ближайшем рынке или в аэропорту Пулково, расположенном совсем недалеко от дачи.
Перестройка, развал Союза и экономический кризис, конечно, повлияли на жизнь семьи. Политические взгляды разошлись. Вадим ратовал за перемены и Ельцина, родители за Советский Союз и социализм, а блокадница Рита вообще была против любой власти, за истинный коммунизм, без денег и лишних тряпок.
Рита прожила очень тяжелую жизнь. Чудом пережив блокаду, потеряв в войну родителей, она вышла замуж по большой любви за красавца морского офицера и родила дочь — маму Вадика. Но внезапно потеряла мужа, который простудился во время боевого похода и умер от воспаления легких. Замуж больше не вышла, дочь вырастила красавицей и умницей и в единственном внуке Вадике души не чаяла.
Времена после развала Союза в науке наступили трудные, но государство выборочно поддерживало ученый люд, институт отца попал в список приоритетных, зарплату кое-как платили. В семье считали, что это временные трудности и их надо пережить.
Все было бы хорошо, но у Вадика рвались наружу мамины литературные гены. На первом курсе института, между делом, он написал рассказ о сложной жизни студенчества в постперестроечные времена. Благодаря маминым связям, рассказ напечатали в литературном журнале. Окрыленный успехом, Вадик на одном дыхании написал небольшую повесть о сложной любви студентки-провинциалки и парня из золотой питерской молодежи. Мама снова подсуетилась, и повесть напечатали в том же журнале. Вадим получил небольшой, но настоящий гонорар, удивленное уважение своих товарищей студентов и прозвище — «писатель». С тех пор его жизнь изменилась — он нашел у себя талант и стал писать. Он писал очерки, рассказы, повести. Надо отдать должное, Вадик действительно владел словом. Воспитанный в интеллигентной творческой семье, он всегда очень много читал. Читал русскую и зарубежную классику и книги авторов, возвращенных читателям перестройкой, — Набокова, Булгакова, Солженицына. У него действительно был определенный талант и даже собственный писательский стиль, но, чтобы книги были интересны читателю, надо иметь или жизненный опыт, или хорошую фантазию. Ни того, ни другого у девятнадцатилетнего Вадика пока не было. Его герои ходили туда-сюда, умненько рассуждали о политике, истории и искусстве и больше ничего толком в жизни не делали. Он писал днями и ночами, похудел, почти не спал. К тому времени подругу матери в литературном журнале сменил новый редактор, некто Иван Иванович Борщов. Всегда потный, лысый, с огромным животом, который едва умещался между креслом и столом, Борщов наотрез отказывался печатать творения Вадика. Другие издатели тоже не жаловали студенческие истории. Новому времени требовались новые литературные герои — менты, бандиты, олигархи.
Единственным безусловным почитателем писательского таланта Вадика оставалась мама.
— Когда-нибудь они поумнеют и поймут, какого гениального писателя они отказывались печатать, — говорила мама.
— Может быть, но жить в это время прекрасное уже не придется ни мне, ни тебе, — говорил приземленный, но тоже не чуждый русской классике отец.
Но однажды Борщов вдруг сам предложил Вадику поучаствовать в конкурсе, который объявило недавно открывшееся Петербургское Дворянское Собрание. Оказалось, что Борщов имел дворянские корни, постоянно участвовал во всех мероприятиях Собрания и его даже назначили членом литературной комиссии. На следующий день Вадик пришел в штаб-квартиру Петербургского Дворянского Собрания. Милая интеллигентная дама постбальзаковского возраста выдала ему условия конкурса, напечатанные на двух страничках убористым текстом. Заграничный спонсор-издатель обещал авторам-победителям выплатить солидные премии. За первое место — пятьдесят тысяч долларов, за второе — тридцать и за третье — десять. Кроме того, произведения планировалось издать для продажи в России и за рубежом. Срок подачи произведений на конкурс пока не регламентировался.
— Целых пятьдесят тысяч долларов! Огромные деньги, за которые можно купить трехкомнатную квартиру! Слава, известность — все сразу! — Вадик понял, что это его шанс, и он должен, просто обязан победить.
Единственной проблемой оказалось то, что на конкурс принимались только большие серьезные романы о жизни дворянства в России после революции. Такого романа у Вадика не было, но на полке пылился эпохальный роман о жизни интеллигенции, написанный матерью. Мама радостно согласилась передать свое произведение сыну, и они вместе принялись за его переделку. Герои романа из простых советских интеллигентов превратились в бывших дворян, князей и графов. Они все также ходили из угла в угол, ничего толком не делали, пространно и витиевато рассуждали о месте русской интеллигенции в обществе, но теперь они называли друг друга не иначе как «Ваше благородие», «Ваше высочество» и «Ваша светлость». Советская власть же всячески их притесняла. Одного героя Вадик за его дворянское прошлое отправил в сталинские лагеря. При этом, не мудрствуя лукаво, при описании лагерной жизни просто передрал несколько страниц из известной повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича», другого героя власти объявили диссидентом и, после его длительной борьбы с КГБ и отсидки в психушке, выслали из страны. Коммунисты и комсомольцы непрерывно клеймили дворян позором, простой народ им сочувствовал. Роман забирал все время и мысли. Литературная деятельность никак не сочеталась со скучной высшей математикой и сопроматом. В общем, очередную сессию будущий писатель благополучно завалил. Только получив извещение об отчислении из института, Вадим понял, что это не просто конец его научной карьеры, о которой мечтал отец, но и близкая перспектива загреметь в армию. В воздухе отчетливо запахло сапожной ваксой и серой солдатской кашей. Родителям сказать об отчислении было страшно — отец и так всегда говорил, что не доведет до добра это никчемное писательство, и предупреждал, что «отмазывать» нерадивого сынка от армии не будет.
— Выиграю конкурс, получу премию — за такие деньжищи не только белый билет, а все что угодно купить можно, — решил Вадик.
Наконец он отнес перепечатанное творение на дворянский суд. Милая интеллигентная дама, благосклонно улыбаясь, приняла роман, выдала Вадиму расписку и предложила молодому симпатичному писателю чашечку чая. За чаем она под великим секретом поведала Вадику, что, учитывая пожелание Великой Княгини Марии Владимировны Романовой, которая Собранием признается единственной законной наследницей дома Романовых, предпочтения будут отдаваться писателям-дворянам, членам Дворянского Собрания. А пожелание Великой Княгини для комиссии, конечно, носит обязательный характер.
— Но я ведь Царедворский, — вскричал Вадим. — Мои предки обязательно должны быть дворянами. Я прошу немедленно принять меня в Собрание. Я ведь не какой-нибудь Борщов, я — Царедворский!
Все не так просто, — ответила милая дама, — существует реестр дворянских фамилий, составленный еще императором Павлом, и там вашей фамилии нет. А вот Борщовы есть. Кроме того, Иван Иванович представил выписку из церковно-приходской книги, где его прадедушка при рождении записан как дворянин, а также грамоты и награды, пожалованные его предку самим императором Николаем Вторым. Поэтому, если у вас в семейном архиве есть какие-нибудь документы, подтверждающие ваше дворянство, мы рады будем их рассмотреть и принять начинающего талантливого писателя в почетные ряды Дворянского Собрания.
Дома Вадик долго крутился перед зеркалом.
— Ну, конечно, я — дворянин, — думал он, — гордый профиль, царская осанка. Не хватает только смокинга и бабочки. А Борщов? Толстый, лысый, всегда потный. Ну и кто из нас достоин дворянского титула и больше похож на дворянина?
Вадик начинал тихо ненавидеть Борщова. Мало того, что тот не хотел печатать его рассказы, но еще и во дворянство раньше него влез. Старый лысый козел!
Мама, как всегда, витала в облаках.
— Конечно, ты достоин дворянского титула. Я убеждена, что твой прадедушка был князь или граф! — говорила она. — Просто все документы утеряны. Мы попросим папу, он поднимет все свои связи и что-нибудь придумает.
Пришедший с работы отец внимательно выслушал своего нерадивого сына.
— Ерунда это все! Никаких дворянских корней у нас, конечно, нет! — отрезал он. — Отец мой, твой дед, как ты знаешь, проживает в Саратове. Там и я родился, там все мои корни. В Ленинград я приехал учиться уже после войны. Про своего деда знаю только, что был у него большой дом и хозяйство, за что его и раскулачили, но сослать не сослали, так он и остался жить в Саратове. Кстати, неплохо бы к отцу моему, твоему деду, съездить. Проведать старика. Заодно и про дворянство свое все выяснишь.
— С предками отца все ясно. То есть, пока ничего не ясно, — размышлял Вадик. — Но ведь есть еще предки по линии матери.
По линии матери у Вадика одна бабушка — Маргарита.
Рита внимательно выслушала внука и разразилась грозной тирадой:
— От. гады, и здесь зажимают простого трудящегося человека. Дворянство им подавай. Они так царизм в Россию вернут, с этим пьяницей-президентом. Один Ленин был настоящим коммунистом. Остальные все изверги и мироеды!
Рита принесла семейный альбом с фотографиями и папку с пожелтевшими от времени бумажками.
— Дед твой, Петр Николаевич Красавин, видный был парень, высокий, веселый, — начала свое повествование бабушка Маргарита. Женились мы честь по чести почти сразу после войны, но прожили недолго. Он морской офицер был, красавец, каких мало, ушел в рейд, я тогда только-только твою маму родила. Там у них что-то на корабле сломалось, два месяца на льдине жили, он застыл сильно, там и умер от воспаления легких. Я его и хоронила венком в воду. Петя детдомовский был, поэтому никаких документов о родителях не осталось. Любила я его сильно, может, поэтому замуж больше и не вышла. Прадед твой, то есть отец мой, Иван Николаевич, сильный был мужик, настоящий коммунист, в гражданскую воевал — дворянства там тоже не ищи, бесполезно, он из пролетарской семьи и этих царских прихвостней ненавидел. Погиб он еще в финскую. Ну а мать моя, Сара Израилевна Шлеймович, — настоящая еврейка, большевичка-подпольщица, от голода умерла в блокаду, я тогда чудом выжила, рабочую карточку на заводе получала, я ведь в 14 лет работать пошла. Так что ничем тебя порадовать не могу. Нет во мне дворянства, разве что еврейство от матери, хотя по паспорту и в душе я, конечно, русская — Маргарита Ивановна Красавина.
«Да, и здесь, похоже, тупик, — думал Вадик, рассматривая старые пожелтевшие фотографии и документы. — Однако, получается, что и у меня есть еврейская кровь, если прабабушка еврейка. Надо к другу Мишке Кацману зайти, пусть мне про еврейство расскажет, он все про это знает».
В тот же вечер Вадик и заехал к своему другу — однокашнику Мише Кацману.
— Ты не представляешь, как тебе повезло, — вскричал Миша, — ты ведь, получается, настоящий еврей, ведь еврейство передается по женской линии. Ты же можешь в Израиль эмигрировать и гражданство получить.
— И нафига мне твой Израиль, мне в дворянство надо — премию за роман получить и от армии скосить, — горевал Вадик.
— Дурак! Тебя пока призывать в армию будут, ты раз — и в Израиль. Там солнце, пальмы, море Израилеванное. А водка! — знаешь, какая у них вкусная водка, «Кеглевич» называется, и клубника круглый год. А роман ты свой переделаешь, дворян превратишь в евреев, которых прижимала советская власть, и издашь в Израиле, — все заранее просчитал предприимчивый Миша.
— Ага! А на какие шиши я там жить буду? Денег ведь нет, — сомневался Вадик.
— Если тебя евреем признают, то тебе все оплатят — и билет, и подъемные, и еще полгода каждый месяц платить будут столько, что и на водку, и на клубнику хватит, да еще и останется. Первые деньги тебе дадут прямо в аэропорту. Только приземлился — тебе сразу почти триста баксов, просто за то, что ты еврей и приехал в страну. Халява плиз называется! — воодушевленно разъяснял другу Миша.
— Мы всей семьей документы подали, — продолжал он, — теперь вызова ждем, я в институте сессию даже сдавать не стал. Короче так, в Питере есть еврейская община. Они помогают собрать и оформить все документы и передают их в Москву в консульство. Стоит это у них пятьдесят долларов с человека. На тебя и на бабушку будет сто.
— А бабушка причем — ей в армию не надо, да и денег у меня совсем нет. Стипуху я не получаю, предки не жалуют, — отговаривался Вадик.
— Без бабушки не пустят, она ведь у тебя еврейка, да еще и в войну пострадала, блокадница, там таких любят. А деньги я тебе дам, в Израиле отдашь, с подъемных, а здесь расписку напишешь. И проценты возьму небольшие. Всего десять процентов в месяц. Пользуйся, пока я добрый.
— Дождешься от вас, евреев, доброты, — подумал Вадик, но идея сбежать от армии в Израиль понравилась.
Напоследок Миша всучил Вадику еврейскую черную шляпу с большими круглыми полями, странного вида очки с простыми стеклами и накладную жиденькую бороденку, и все это за каких-то десять долларов. Миша уверенно сказал, что этот реквизит ему пригодится для похода в консульство на собеседование, и без него никак. Радовало только то, что платить надо будет опять-таки в Израиле. Миша еще предлагал накладные пейсы за два доллара, но Вадик отказался.
Дома Вадик отыскал в шкафу черный пиджак от парадного папиного костюма, надел шляпу, очки и приклеил бородку. Пиджак был явно велик и выглядел, как сюртук или короткое пальто.
— Еврей! Вылитый еврей! — рассматривал себя в зеркале Вадик. — И как я сам раньше не догадался?
В этом виде и застал его пришедший с работы отец.
— В цирк, в клоуны собрался? — недоуменно спросил отец.
— В Дворянское Собрание, на бал, — сказал Вадик.
— На жида ты похож, а не на дворянина. Смотри, вылетишь со своим дворянством из института, я тебя от армии отмазывать не буду, — пригрозил отец и ушел к себе в кабинет.
«Уже вылетел, — горестно подумал Вадик, — а с жидом угадал, значит, точно я еврей».
На следующий день состоялся серьезный разговор с бабушкой. Вадик раскрыл ей страшную тайну про заваленную сессию и скорую отправку в армию.
— Надо отцу сказать, он что-нибудь придумает, — сразу сказала Рита.
— Он уже все сказал, говорит, не будет мне никаких отмазок — в армию, и все!
— Только ты можешь и должна спасти своего единственного внука! — горестно сказал в конце Вадик.
— Боже мой! Как же так! Неужели и тебя загребут эти проклятые вояки! — причитала Рита. — Я все сделаю. Все! Но тебя не отдам. Я мужа там потеряла и отца!
И тогда Вадик рассказал ей про свой еврейский план.
Ошарашенная бабушка долго не могла понять, что за ересь метет ее внук.
— Какой Израиль, какое еврейство? Я ведь русская и по паспорту, и в душе, я не одного слова по-еврейски не знаю, — недоумевала бабушка.
— Еврейство по их законам передается по женской линии. У тебя мама была еврейка, а значит, и ты еврейка, и моя мама, и я тоже еврей.
— Да какой ты еврей? Нос картошкой, глаза раскосые. Если и есть кто в роду, так и тот татарин, — не унималась бабушка.
— Ничего и не картошкой, и глаза нормальные, — обиделся Вадик, — а профиль у меня вообще римский, а значит, почти еврейский.
Целый вечер Вадик уговаривал бабушку Маргариту. Он показывал ей цветные туристические проспекты, позаимствованные у Мишки, рассказывал про деньги, которые они получит по приезду. Коренную ленинградку не прельщали ни пальмы, ни теплое море, ни подъемные. Даже святой Иерусалим и Храм Гроба Господня не действовали на убежденную атеистку.
— Значит, так — или мы с тобой уезжаем в Израиль, или меня загребут в армию, и я там сгину, как мои прадед и дед! Видимо, это судьба всех мужчин твоего рода! — подвел итог Вадик.
Этот последний аргумент подействовал, и Рита согласилась помочь Вадику и подать вместе с ним документы.
— Но при одном условии — я туда и сразу обратно, а ты уж как захочешь, — горестно сказала она напоследок.
Уже на следующий день Вадик принес все свои и бабушкины документы на экспертизу Мишке.
— Миша Кацман башковит, у него предвидение, — напевал на свой лад приятель известную песню Высоцкого, рассматривая документы.
— В песне не Кацман, а Шихтман, — поправил Вадим.
— Это не важно, евреи все башковитые, не то что некоторые….
Какие такие некоторые, он уточнять не стал. Посмотрев документы, Миша вынес неутешительный вердикт:
— Безнадега! В консульстве требуют исключительно оригиналы документов. А у твоей бабушки даже свидетельства о рождении нет в оригинале.
— Так ведь ее дом в Ленинграде разбомбили в войну, и ей вместо свидетельства выдали справку в местной военной комендатуре. Вот в справке все есть: и имя, и фамилия, и национальность родителей. Она по этой справке паспорт потом получала, — оправдывался Вадик.
— Справка не прокатит, — отрезал Миша, — знаешь, сколько таких желающих с подобными справками вокруг консульства трутся. Только оригиналы свидетельства о рождении, и то иногда подлинность проверяют.
Идея умирала, не родившись. Свидетельство сгорело, архив, и то

ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ ВВЕДИТЕ КОД
Как получить?